Там, где он родился, все состоит из света. Это оказывается неожиданно сложно объяснить. Каково это? Обыкновенно. Можно состоять из плоти и крови, можно — из чистых стихий, можно — из стихов и песен. Можно — из света.

Она смеется. Потребовалось пять с лишним лет, чтобы услышать этот смех. Он не переливается, не звучит нежным серебряным колокольчиком. Она смеется низко, чуть хрипло, как-то колюче, но ради того, чтобы услышать этот смех он на многое может пойти.

    Август. Небо над ними огромное, темно-синее, и все усыпано звездами. Ее волосы рассыпаны по траве, и не знаешь даже, на что смотреть: наверх, в искрящуюся синеву, или вниз, где каштановые локоны переплетаются с полевыми цветами. Красота ее — точно эти цветы и звезды. Между небесами и землей. Он снял бы тяжелое бархатное платье, отбросил в сторону, и наслаждался изгибами тела, тяжестью груди, белизной и гладкостью ее кожи. Но ему до сих пор не дозволяется. Но он до сих пор ждет дозволения.

    Там, где он родился, все состоит из света. То, что материально, до сих пор немного пугает его и, должно быть, приводит в подлинный ужас его сестер. Нистра — она тоже между небом и землей, раем и адом, ее поступки невозможно подчинить земной логике. В Элиар воплощается любовь, но звездная — не земная.

    Он лежит, подняв руку к небу, и смотрит на свои пальцы. Иногда во взгляде ее появляется тень ужаса, когда эти пальцы сжимают что-то слишком крепко, когда в них появляется клинок, когда они — вот предатели! - сжимаются в кулак. Тогда он обещает себе, что возьмет ради нее иной облик. Его все устраивает, он красив — тщеславная мысль — силен и влиятелен, и единолично владеет этой землей после смерти «отца» и «брата». Но ради нее он на многое готов.

    Там, где он родился, все состоит из света, и потому свет не означает добро или зло. Там нет материи, а значит и обладать нечем. Но всякий накапливает, совокупляет, соединяется, создает себя.

    Нистра слишком юна, и потому одинока.

    Она не понимает того, что он рассказывает. А ему трудно объяснять. Разве, родившись, человек не накапливает? Не совокупляет? Не присоединяет к себе все новые и новые черты?

    Человек рождается собой, - утверждает она. - Таким, каким пожелал создать его Господь.

    Он в бога не верит, но молчит. Там, где он родился, к богам безразличны. Хотя, наверное, все они чем-то похожи на ангелов.

    Каким он был в самом начале? Разве упомнишь всего? Юным. Жестоким, должно быть, как Нистра. Или любящим, как Элиар. Простым. Примитивным. Ему больше по вкусу нынешнее состояние.

    Там, где он родился, все состоит из света. Потому что это — сердце звезды. Огромное, о любовь моя, и горячее. А там, где скитаются подобные ему, все черно, и потому к нему и его сородичам тянутся в этой безграничной тьме. Он состоит из света.

    Он ощущает прикосновение прохладной руки к щеке и лежит неподвижно, боясь спугнуть ее. Она до сих пор не простила его за тот нечаянный ночной визит, и если ему что и дозволяется… Он умеет быть благодарным. Рука ее опускается ниже, проводит по шее, а потом скользит за ворот рубашки. Она находит сердце, накрывает своей ладонью, и впитывает его биение. Ее всякий раз удивляет, что у него есть сердце. Если бы он мог, то раскрыл бы грудь и показал его — сияние далекой звезды. Настоящее сердце, а не тот скользкий комок плоти, что пульсировал прежде в груди у ее мужа. Ему не трудно на самом деле, но едва ли ее прекрасные черные глаза выдержат сияние той звезды.

    Его сестры? Где они? Кабы он знал, о любовь! Нистра никогда не могла усидеть на месте, а Элиар? Как знать, может приглядывает за сестрой, а может, затаилась и ждет. Она умеет ждать. Чего? Минуты, когда подобно своему неблагоразумному брату займет место в чьем-то сердце.

    Он вскрыл бы грудь и показался ей, какой он есть, сияние, кусок звезды, но смогла бы она полюбить это сияние, находящее отражение в глазах? Быть может, смогла бы, она ведь необычайна. Но он боится, о, как он боится! И он лежит неподвижно, чувствуя ее пальцы на груди. Неподвижные. Она не пойдет дальше. А он не рискнет.

    Почему он оказался здесь? Его вело предвидение. Да, он может предсказать будущее. Разве сомневается она в этом? Разве не предсказал он судьбу Робара? Разве не предупредил он ее мужа об опасности? Не отвел? Это другое дело. Не захотел. Ради одной ночи, ради вкуса ее губ, ради возможности оберегать ее кровь и плоть — не отвел. Возможно, привел тогда ее мужа на болота, возможно, заманил. Не остановил, вот уж точно. И не остановил бы ни за что.

     О том, что ее предвидел, он не говорит.

    Рука ее вновь скользит вверх, ложится на шею, чуть дрожит. Он не всегда понимает ее чувства, и оттого пугается немного.

    Там, где он родился, все состоит из света. Свет чувствует по-иному.

    Что он предвидел? Нечто ужасное. То, что он сможет исправить. Однажды. В будущем.

   О будущем она говорить не любит. Она как-то очень легко поверила в его вечность. То, что приходит со звезд, едва ли способно умереть на земле. Отчего-то сама мысль о его вечности задевает ее.

   Он боится сказать, что может с ней поделиться. Боится оскорбить ее этим напоминанием о смертности. Боится, что согласившись, она вдруг почувствует себя обязанной. Боится…

   Там, где он родился, все состоит из света, а свету нечего бояться. Страху научает тьма вокруг.

    Чем поможет ему место лэрда здесь, в тиши шотландских гор?

   Он видел ее потомков, и знает — они помогут. Они сыграют роль. Они защитят, если он защитит их.

    Об этом он тоже молчит.

    Ее рука скользит по щеке, пальцы зарываются в волосы. В них уже появилась седина. У мужа ее не было, а у него есть. Жар от звезд опалил эти волосы.

   Там, где он родился, все состоит из света, у которого нет цвета. Это свет иного спектра. Чистое сияние. С земли он кажется сиянием алмазов, но в действительности это всего лишь свет. Ничего больше.

   Ее рука перебирает волосы, и, повернув голову, он видит ее лицо. Она красива, безмерно красива, безмятежно красива. Впервые предвидя ее, он еще не понимал земной красоты, но и тогда уже знал, что полюбит ее. Плотски, по-человечески полюбит, как не любят звезды.

   Он сказал сестрам, что они покидают место своего рождения ради этой любви, ради совокупности, ради наполненности.

Он сказал ей, что покинул место своего рождения, потому что предвидел ужасы, которые он может предотвратить.

    Там, где он родился, все состоит из света, а там, где свет, есть и тень. И он сам тень и бежит от теней, и от того что могли сделать они, и от того, что сделал с ними.

    Но вот она приподнимается, закрывает от него звезды, склоняется, целует его, нежно, неуверенно, и он понимает, что бежал ради этого, что всегда говорил только правду.

    Там, где он.